Ринсвинд взглянул на туриста. – Ты… – сказал он и поискал в памяти самое нехорошее слово на тробском языке. К сожалению, счастливые маленькие тробцы совершенно не умели ругаться как следует. – Ты… – повторил он. Еще одна торопящаяся фигура врезалась в него, едва не задев торчащей из-за плеча косой. Тут измученный Ринсвинд взорвался. – Ты, ничтожный (тот, кто, надев медное носовое кольцо, стоит в ножной ванне на вершине горы Раруаруаха во время страшной грозы и кричит, что черты лица Алохуры, Богини Молний, напоминают пораженный дурной болезнью корень улоруахи)! – Я ПРОСТО ВЫПОЛНЯЮ СВОЮ РАБОТУ, – пробормотала фигура, быстро удаляясь.
Нашла книжку, которую удобно читать на работе. Пробовала Стругацких, но оно не пошло, только дома читать получается. А Пратчетт здорово идет! Главное не ржать
о да Стадии взросления среднестатистического человека: 1) Боится фильмов про Фредди Крюгера. 2) Смеётся над фильмами про Фредди Крюгера. 3) Предаётся ностальгическому умилению от фильмов с Фредди Крюгером. 4) Согласен с Фредди Крюгером.
Я со своими родителями на эту тему от нечего делать попыталась потрындеть (мама аборты в молодости делала). Они уверились в том, что я их уже делаю (Лена, сколько??). И правда, с чего еще у меня такие вопросы возникнуть могут? Теперь фиг докажешь, блин.
Мы остановились. Человеку с чемоданчиком надо было попасть в Сан-Диэго, Калифорния. До Флагстафа нам было по пути. Новый спутник влез в машину, положил на колени свой багаж и, дождавшись вопроса о том, кто он такой и откуда едет, принялся рассказывать. Он родом из штата Массачузетс. Там работал всю жизнь, был слесарем. Пять лет назад переехал в другой город, сразу потерял работу, и на этом кончилась его старая жизнь. Началась новая, к которой он никак не может привыкнуть. Все время он ездит в поисках какого-нибудь дела. Много раз он пересек страну от океана до океана, но работы не нашел. Иногда его берут в автомобиль, однако чаще он ездит с бродягами в товарных вагонах. Это быстрее. Но он сам не бродяга. Он несколько раз с упорством повторил это. Видимо, его уже не раз принимали за бродягу. читать дальшеПособия ему не дают, потому что у него нет постоянного места жительства. – Я очень часто встречаю таких вот людей вроде меня, – сказал он, – и среди них есть даже люди с высшим образованием – доктора, юристы. С одним таким доктором я очень подружился, и мы скитались вместе. Потом мы решили написать книгу. Мы хотели, чтобы весь мир узнал, как мы живем. Мы стали каждый день записывать все, что видели. У нас было уже много написано. Я слышал, что если выпустить книгу, то за это хорошо заплатят. Однажды мы попали в штат Небраска. Здесь нас поймали в вагоне, нашли у нас рукопись, разорвали ее, а нас побили и выбросили вон. Вот так я живу. Он не жаловался. Он просто рассказывал. С тою же простотой, с какой молодой солдат морской пехоты рассказывал о том, как они с приятелем познакомились в Чикаго с какими-то девушками и неожиданно застряли на неделю. Моряк не хвастался, безработный не искал сочувствия. Человек выпал из общества. Естественно, он находит, что общественный строй надо изменить. Что же надо сделать? – Надо отобрать у богатых людей их богатства. Мы стали слушать его еще внимательней. Он сердито ударил большим грязным кулаком по спинке сиденья и повторил: – Отобрать деньги! Да, да! Отобрать деньги и оставить им только по пять миллионов! Безработным дать по кусочку земли, чтоб они могли добывать хлеб и есть его, а им оставить только по пять миллионов. Мы спросили, не много ли это – по пять миллионов. Но он был тверд. – Нет, надо им все-таки оставить по пять миллионов. Меньше нельзя. – Кто же отберет эти богатства? – Отберут! Рузвельт отберет. Пусть только выберут второй раз президентом. Он это сделает. – А если конгресс не позволит? – Ну, конгресс согласится! Ведь это справедливая штука. Как же можно не согласиться? Тут дело ясное. Он был так увлечен этой примитивной идеей, ему так хотелось, чтобы вдруг, сама собой, исчезла несправедливость, чтобы всем стало хорошо, что даже не желал думать о том, как все это может произойти. Это был настоящий ребенок, которому хочется, чтобы все было сделано из шоколада. Ему кажется, что стоит только попросить доброго Санта Клауса, как все волшебно изменится. Санта Клаус примчится на своих картонных, посеребренных оленях, устроит теплую снежную пургу – и все образуется. Конгресс согласится. Рузвельт вежливо отберет миллиарды, а богачи с кроткими улыбками эти миллиарды отдадут. Миллионы американцев находятся во власти таких детских идей. Как на веки вечные избавиться от кризиса? О, это совсем не так трудно. Государство должно давать каждому старику, достигшему шестидесяти лет, по двести долларов в месяц, с условием, чтобы эти деньги он обязательно тратил. Тогда покупательная способность населения возрастет в неслыханных размерах и кризис немедленно кончится. Заодно старики будут замечательно хорошо жить. Все ясно и просто. Как все это сделается, – не так уж важно. Старикам до такой степени хочется получить по двести долларов в месяц, а молодым так хочется, чтобы кризис кончился и они наконец получили бы работу, что они с удовольствием верят всему. Таунсенд, изобретатель этого чудодейственного средства, в самый короткий срок завоевал миллионы горячих приверженцев. По всей стране созданы таунсендовские клубы и комитеты. И так как выборы президента приближаются, то таунсендовская идея обогатилась новой поправкой. Теперь предлагают выдавать по двести долларов каждому человеку, достигшему пятидесяти пяти лет. Гипноз простых цифр действует с невероятной силой. В самом деле, какой ребенок не мечтал о том, как было бы хорошо, если бы каждый взрослый дал ему по копейке. Взрослым это ничего не стоит, а у него, ребенка, была бы куча денег. Здесь не говорится ни о передовых американских рабочих, ни о радикальной интеллигенции. Речь идет о так называемом среднем американце – главном покупателе и главном избирателе. Это простой, чрезвычайно демократический человек. Он умеет работать и работает много. Он любит свою жену и своих детей; слушает радио, часто ходит в кино и очень мало читает. Кроме того, он очень уважает деньги. Он не питает к ним страсти скупца, он их уважает, как уважают в семье дядю – известного профессора. И он хочет, чтобы в мире все было так же просто и понятно, как у него в доме. Когда ему продают комнатный рефрижератор, или электрическую плиту, или пылесос, то продавец никогда не пускается в отвлеченные рассуждения. Он точно и деловито объясняет, сколько центов в час будет стоить электрическая энергия, какой придется дать задаток и какая получится от всего этого экономия. Покупатель хочет знать цифры, выгоду, выраженную в долларах. Таким же способом ему продают политическую идею. Ничего отвлеченного, никакой философии. Он дает голос, а ему обещают двести долларов в месяц или обещают уравнять богатства. Это – цифры. Это понятно. На это он пойдет. Он, конечно; будет очень удивлен, когда заметит, что эти идеи работают совсем не так добросовестно, как рефрижератор или пылесос. Но сейчас он еще верит в них. Во Флагстафе мы попрощались с нашим попутчиком. Когда он вылез из автомобиля, мы увидели, до какой степени бедности дошел этот человек. Его дрянное пальто было в пуху, зеленоватые щеки были давно не бриты, а в ушах скопилась пыль Пенсильвании, Канзаса, Оклахомы. Когда он прощался, на его скорбном лице появилась оптимистическая улыбка. – Скоро все пойдет хорошо, – сказал он. – А им – по пять миллионов, и ни цента больше. Когда мы выезжали из Флагстафа, держа путь на Грэнд-кэньон, мистер Адамс сказал: – Ну, как вы думаете, почему этот несчастный человек все-таки хочет оставить миллионерам по пяти миллионов? Не знаете? Ну, так я вам скажу. В глубине души он еще надеется, что сам когда-нибудь станет миллионером. Американское воспитание – это страшная вещь, сэры!
Каждый вечер как стемнеет к нам в окно летят ночные бабочки, майские жуки и огромные комарищи. Кот носится по дому, ловит их и играется. Нам животных жалко, мы их тоже ловим и выпускаем, пока кот не добрался (кроме комаров, я их боюсь и не трогаю). Сегодня все вместе ловили бабочку, и она меня в щечку поцеловала ^_^.
4. Доступ к элементам массива может происходить так: a[10], а может и так 10[a]. Все потому что a[10] это синоним *(a + 10), от перестановки мест слагаемых сумма не меняется, поэтому можно записать так *(10 + a), а это уже синоним 10[a] itblogs.ru/blogs/hitfounder/archive/tags/_3A043...
На диплом писала трехмерный файловый менеджер. Он под Linux, но как-нибудь я его попробую под винду запустить, благо все библиотеки кроссплатформенные. Большую часть работы сделала, осталось реализовать сортировку, перетаскивание файлов , нарисовать менюшки и можно пиарить на хабре
Защитила диплом. Теперь вот не знаю, чем заняться. Целыми днями валяюсь на диване со снарри про Гарри-перевертыша. Оно очень большое, еще пару дней валяться буду.
Тренажерный зал для мужиков как роддом: один мелкий тужится что есть мускул на очередным рывком, рядом стоят двое других, зачарованно смотрят и повторяют: восьмь, ну давай восемь! ну ещё чуть-чуть, ну, поднажми, вот так, давай-давай... Мелкий мужик делает восемь, надрывно и страшно орет на весь зал: Ы-Ы-Ы, счастливый и облегченный швыряет штангу на пол, товарищи кивают и чуть ли не руки жмут с поздравлениями. А женщины качаются совершенно молча. Зато стабильно перед самым зеркалом)))